Пролистал несколько последних стихотворений Бродского (внизу этой страницы - http://lib.ru/BRODSKIJ/brodsky_poetry.txt) - жалкое зрелище - куцые старческие мыслишки, брюзжание, подобное беспомощному биению тоненькой жилки на старческом виске.
И я знаю, что умер он нестарым - в 55 лет, но то, что он к этому возрасту себя изжил - для меня очевидно.
И я помню, что один из "специалистов по Бродскому" писал, что стихи туго у него шли в последние годы жизни - "в час по чайной ложке", и теперь я увидел, почему.
Вот один из этих "безнадёжных" (о прожитой жизни) текстов, который я выделил редкой для этих лет хоть какой-то звучностью (хотя частая для Бродского "излишняя" длина строк эту звучность убивает, и за этим "равномерным частоколом коротких слов" мне слышится его гнусавый и заунывный "похоронный" голос):
Я слышу не то, что ты мне говоришь, а голос.
Я вижу не то, во что ты одета, а ровный снег.
И это не комната, где мы сидим, но полюс;
плюс наши следы ведут от него, а не к.Когда-то я знал на память все краски спектра.
Теперь различаю лишь белый, врача смутив.
Но даже ежели песенка вправду спета,
от нее остается еще мотив.Я рад бы лечь рядом с тобою, но это -- роскошь.
Если я лягу, то -- с дерном заподлицо.
И всхлипнет старушка в избушке на курьих ножках
и сварит всмятку себе яйцо.Раньше, пятно посадив, я мог посыпать щелочь.
Это всегда помогало, как тальк прыщу.
Теперь вокруг тебя волнами ходит сволочь.
Ты носишь светлые платья. И я грущу.<1993>
И как видите, тема недоступной роскоши жизни и близости смерти и здесь "встаёт во весь рост":
Я рад бы лечь рядом с тобою, но это -- роскошь.
Если я лягу, то -- с дерном заподлицо.
И меня просто убивают в стихотворных текстах претыкания (остановки звучания), подобные тому, которое здесь следует после "с тобою", убивающие хоть какую-то напевность текста, превращающие его "в перечень предметов обстановки", и то, что "современный читатель" принимает таким "прогрессивным способом" построенные стены - за некое "откровение нового времени" - тогда как это - свидетельство глухоты автора к естественной певучести русского языка.
(ну и баба-яга (вернее, "старушка в избушке") здесь упомянута "не к селу, не к городу")
А эта вот свирепая ревность к тому, что живо - и есть продолжение той самой непрерывной "раздачи благодарности", им когда-то читателю обещанной, не правда ли:
Теперь вокруг тебя волнами ходит сволочь.
Ты носишь светлые платья. И я грущу.
И не "грустит" этот преждевременно состарившийся "песнопевец", конечно, а ненавидит жизнь с её светом, приноравливаясь к смерти с её мраком, близоруко променявший в "ознаменование" пика незнания им себя - Васильевский остров в одной, не признанной им родной, стране на остров Сан-Микеле в стране, столь же для него чужой - в качестве очередного, после Нью-Йорка, места недолгого хранения его трупа (ибо Венеция "утонет" раньше Петербурга в ходе происходящего ныне подъёма уровня океанских вод (и предрекаю, что труп его, с некоторым опозданием, всё же зароют в ленинградскую землю - и думаю, на знаменитом комаровском кладбище, где его давненько "его наставница на путь" Анна Ахматова поджидает (правда и там недолго ему лежать, ибо когда "воды" подступят и к Комарово (30 метров над уровнем моря), этот погост, почти в полном составе (https://dic.academic.ru/dic.nsf/ruwiki/1871043), перенесут "на землю предков" - если, конечно, к тому времени уровень радиоактивного заражения местности после "битвы Апокалипсиса" позволит, и если будет, кому переносить))).
21 июня 1997 года на кладбище Сан-Микеле в Венеции состоялось перезахоронение тела Иосифа Бродского.
Сан-Микеле — небольшой остров в венецианской лагуне, расположенный между Венецией и островом Мурано. Известен он благодаря своему кладбищу, которое часто сравнивают с парижским кладбищем Пер-Лашез, где похоронены известные, в том числе русские, представители культуры и искусства.
1 февраля 1996 года в Епископальной приходской церкви Благодати (Grace Church) в Бруклин Хайтс, неподалёку от дома Бродского, прошло отпевание. На следующий день состоялось временное захоронение: тело в гробу, обитом металлом, поместили в склеп на кладбище при храме Святой Троицы (Trinity Church Cemetery), на берегу Гудзона, где оно хранилось до 21 июня 1997 года. Присланное телеграммой предложение депутата Государственной Думы РФ Г. В. Старовойтовой похоронить поэта в Петербурге на Васильевском острове было отвергнуто — «это означало бы решить за Бродского вопрос о возвращении на родину».
И для меня символизм факта неупокоённости трупа Бродского очевиден, ибо как только он согласился принять не положенную ему, по его "более, чем скромному поэтическому дарованию", премию, так жизнь и понесла его прочь от Васильевского острова, куда "в соответствие с заслугами и пожеланиями" он и обязан был "придти умирать".